" НАЧАЛО РУСИ " В ТРУДАХ М. В. ЛОМОНОСОВА. Михайло Василич был прав на все 100% ...

Источник: https://zen.yandex.ru/media/id/5aa224901410c34eb19f1597/-nachalo-rusi--v...

Как известно, историю Древней Руси написали немецкие "специалисты", которых невозможно заподозрить к любви к России и тем более к объективности... Ломоносов яростно пытался этому противостоять, вплоть да "мордобития", настолько лживой, по его мнению, была эта "подаренная" иноземцами Древняя История Руси...

Подаренная от всей "широкой иноземной души", история Руси начинается с призвания на княжение норманнов во главе с "Руриком" полудикими, разрозненными племенами славян, которых Гундяев (не могу называть его Патриархом Всея Руси), БЕСсовестно причисляет к "дикарям, почти зверям", несмотря на явное противоречие источникам ! Разве мог Ломоносов терпеть такое наглую высокомерную ложь ? ...

Споры норманистов и антинорманистов не утихают все эти столетия, что явно свидетельствует о неправдоподобности(мягко говоря) первой. А что же писал сам Ломоносов М.В. о Древней Руси ? Какой была по результатам его изысканий подлинная русская история ?

На эти вопросы отвечает российский историк и историограф, исследователь начальных этапов истории Древней Руси, доктор исторических наук В.В. Фомин (просьба не путать с Фоменко !!!)

----------------------------------------Итак,-------------------------------------------------

Фомин Вячеслав Васильевич.

" НАЧАЛО РУСИ" В ТРУДАХ М. В. ЛОМОНОСОВА.

"... Русская историческая наука первой половины XVIII в. уделяла пристальное внимание факту призыва варягов, но не игнорировала и предшествовавшее ему время. Еще в 1716 г. А.И. Манкиев выделил доваряжский период в русской истории (его первая книга «Ядра российской истории» начинается с разбора вопроса о происхождении русского народа и заканчивается призванием «трех князей из варяг на владение»), затем В.Н. Татищев в первом томе «Истории Российской» специально рассмотрел историю народов, населявших Восточную Европу в древности, и лишь только 31 и 32 главы посвятил вопросу выяснения этнической природы варягов, а М.В. Ломоносов первую часть своей «Древней Российской истории» целиком отвел эпохе «О России прежде Рурика», подробно проанализировав в ней историю славян вообще (при этом впервые отметив их участие в Великом переселении народов и в падении Западно-Римской империи) и восточных в частности, историю чудских (угро-финских) народов, процесс складывания русской народности на полиэтничной основе (путем соединения «старобытных в России обитателей» славян и чуди), проблему варягов вообще и варягов-россов в частности и завершив свой обзор призванием варяга-росса «Рурика с братьями на княжение Новгородское».

Но такой подход, правомерно рассматривающий доваряжский и варяжский периоды в теснейшей взаимосвязи, следовательно, органичное взаимодействие внутреннего и внешнего факторов, что и при-вело к образованию Руси, крупнейшего государства Европы конца IX —первой трети XII в., был перечеркнут в первой половине XIX в. весьма авторитетными в науке зарубежными и отечественными учеными, исповедующими норманскую теорию.Так, А.Л. Шлецер говорил, что до прихода скандинавов Восточная Европа представляла собой «пустыню, в которой жили порознь небольшие народы…», «без правления… подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса», были «малочисленны и полудики», «кто знает, сколь долго пробыли бы они еще в этом состоянии, в этой блаженной для получеловека бесчувственности, ежели не были возбуждены» скандинавами, распространившими в их землях «человечество», что «руская история начинается от пришествия Рурика и основания рускаго царства…». Вслед за Шлецером Н.М.Карамзин вел отсчет истории русского бытия также только с призвания варягов, ибо это «происшествие важное, служащее основанием истории и величия России» (при этом не сомневаясь, что «варяги или норманны долженствовали быть образованнее славян и финнов, заключенных в диких пределах Севера; могли сообщить им некоторые выгоды новой промышленности и торговли, благодетельные для народа»). В 1851 г. С.М. Соловьев подчеркивал, что «призвание первых князей имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю».

В закреплении такого взгляда на политогенез Руси немаловажную роль сыграли немецкие философы и в первую очередь Гегель. В своей «Философии истории» он утверждал, что славянская масса «исключается из нашего обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире». Полагая, что на германцев «была возложена задача… свободно творить в мире, исходя из субъективного самосознания», Гегель особое внимание заострял на скандинавах, «рыцарях в чужих странах», заключая, что «часть их направилась в Россию и основала там русское государство».

И этот взгляд на раннюю историю Руси, несмотря на его явное противоречие источникам, был принят по сути всей российской наукой(а в своей основе он по сей день сохраняется в ней). Первыми его отвергли иностранные исследователи, причем надлежит сказать, как противники, так и сторонники норманской теории. Так, в 1814 г. немецкий историк и антинорманист Г.Эверс отмечал, что «русское государство при Ильмене озере образовалось и словом и делом до Рюрикова единовластия, коим однако Шлецер начинает русскую историю. Призванные князья пришли уже в государство, какую бы форму оно не имело».

В 1824 г. польский историк и норманист И. Лелевель указал, что Шлецер и Карамзин глубоко заблуждались, считая норманнов образованнее восточных славян, ибо это противоречит «очевидной истине», основанной «на современных происшествиях и описаниях»: если в «диком отечестве» скандинавов почти не было городов даже в самую блестящую эпоху их завоеваний, то у восточных славян были высокоразвитые земледелие и торговля, деньги, множество обширных городов. А значит, подытоживал Лелевель, у них существовал «в высокой степени гражданский порядок, образовавший политический характер народа», тогда как норманны не только менее образованны в нравах и утонченности в жизненных потребностях, «но даже в самой гражданственности.Эту грубость нравов скандинавских доказывает также большое число царей, которые носили сей титул, но не владели царствами». «Был ли хотя один город в Скандинавии около 1000 года, который бы мог сравниться с Киевом?» — спрашивал ученый. Разумеется, не мог и не мог по той причине, что ни в 1000 г., ни даже несколько столетий спустя в Скандинавии вообще не было городов. В 1993 г. шведские исследователи Х. Гларке и Б. Амбросиани констатировали, что на полуострове только в XI в. стали появляться небольшие поселения сельского типа, да и то лишь в земледельческих центрах. Тогда же в земледельческих обществах по всей Скандинавии фиксируется появление простых форм социальной стратификации, в них увеличилась потребность в продуктах торговли и ремесла, а одновременно с тем на континенте возрос спрос на продукты местного земледелия, железоделательного производства и на меха. Можно предположить, заключали они, что эти факторы — местные потребности и иностранный спрос — определили рост поселений того особого типа, ставших впоследствии городами. В 2006 г. шведские ученые Т. Линдквист и М. Шеберг акцентировали внимание на том, что понастоящему строительство городов в Швеции началось лишь только с конца XIII в.

Факт появления городов в Швеции лишь в конце XIII в. характеризует собой не только самый низкий уровень материальной и социальной жизни шведского общества предшествующего времени, но и прямо указывает на то, что варяги 862 г., по своему приходу на Русь тут же энергично и со знанием дела приступившие к возведению городов(Новгород, Белоозеро, Изборск и другие), не были шведами, потому как последние не умели строить города, т.е. вообще не имели собственной городской культуры.

Факт же славянских названий городов, основанных на Руси варягами, свидетельствует, что языком их общения был именно язык славянский. А славянский язык этих пришельцев предельно точно указы-вает на их родину — южный берег Балтийского моря. Ибо из всех земель Поморья только в данном районе проживали славянские и славяноязычные народы, создавшие высокоразвитую цивилизацию, характерной чертой которой было очень большое число торговых городов (в будущем они станут ядром Ганзейского союза) и которая приводила их соседей германцев в восхищение.

Надо сказать, что в пользу славянского характера варягов и руси и их прибытия на Русь с южнобалтийского побережья свидетельствует очень устойчивая и давняя немецкая традиция. В 1544 г. немец С. Мюнстер в своей «Космографии» констатировал, что Рюрик, приглашенный на княжение на Русь, был из народа «вагров» или «варягов», главным городом которых являлся Любек. В 1549 г. другой немец С. Герберштейн отмечал, что родиной варягов была Вагрия, граничившая с Любеком и Голштинским герцогством, и что эти варяги «не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов, а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком». В конце XVII—первой половине XVIII в. немецкие ученые М. Преторий, И. Хюбнер, Г.В. Лейбниц, Ф. Томас, Г.Г. Клювер, М.И. Бэр, С. Бухгольц также выводили Рюрика и его братьев с южных берегов Балтийского моря.

То же самое говорил и Ломоносов в знаменитой дискуссии 1749–1750 гг. по речи Г.Ф. Миллера «Происхождение народа и имени российского», затем повторил свои мысли в 1759 г. в «Кратком Российском летописце» и в более развернутом виде представил, не без некоторых издержек, характерных для исторической науки того времени, в «Древней Российской истории» (вышла в 1766 г. после смерти автора). И его вывод о южнобалтийской родине варягов и варяжской руси подтверждают многочисленные отечественные, западноевропейские, иудейские и арабские источники, а также огромный археологический, антропологический, нумизматический и лингвистический материал. Как резюмировал в 2007 г. крупнейший специалист в варяго-русских древностях академик В.Л. Янин, наши пращуры призвали Рюрика из пределов Южной Балтики, «откуда многие из них и сами были родом. Можно сказать, они обратились за помощью к дальним родственникам». Затем эти дальние родственники в лице князей, бояр, дружинников, купцов приняли активное участие в возведении здания русской государственности. Но здание русской государственности, не говоря уже о его фундаменте, было заложено, как справедливо заметил Г. Эверс, задолго до 862 г. И тому есть прямое свидетельство, впервые введенное Ломоносовым в научный оборот. В ходе дискуссии с Миллером он обратил внимание на очень важный источник — «Окружное послание» патриарха Фотия «восточным патриархам» 867 г., — фиксирующий пребывание росов в Восточной Европе ранее призвания варягов: «Фотий, патриарх цареградский, в окружном своем послании пишет о походе киевлян к Царюграду:

“Руссы бесчисленных народов себе покорили и, ради того возносясь, против Римской империи восстали”. Толиких дел и с толь великою славою в краткое время учинить было невозможно. Следовательно, российский народ был за многое время до Рурика».

В данном случае речь идет о событии, случившемся за два года до призвания варягов: 18 июня 860 г. русский флот подошел к Константинополю. По одним данным, русы приплыли на 200 судах, по другим, — на 360, на которых находилось порядка 8–14 тыс. воинов (по этим цифрам хорошо видно, что такое масштабное и весьма затратное предприятие было под силу лишь мощному государственному образованию, к которому варяги 862 г. не имели никакого отношения).

Это нашествие русов настолько потрясло византийцев («город едва… не был поднят на копье», — говорит очевидец патриарх Фотий), что, как отмечает историк А.Н. Сахаров, «на протяжении почти пяти веков неизменно становилось сюжетом греческих хроник, переписки, религиозных песнопений, благодарственных слов, проповедей, официальных циркуляров, речей». В конечном итоге после недельной осады был заключен договор «мира и любви», заложивший основы, констатирует ученый, последующих русско-византийских отношений.

Сахаров справедливо подчеркивает, что беспрецедентное по своим масштабам нападение Руси в 860 г. на Константинополь, тщательно подготовленное и блестяще осуществленное, буквально потрясло тогдашний мир, что «само это военное предприятие, сбор большого войска, оснащение флота требовало длительного и масштабного государственного обеспечения. Это могла сделать уже сложившаяся и успешно функционировавшая государственная система, которая впервые попробовала свои внешнеполитические мускулы уже ранее, во время ударов по крымским и малоазиатским владениям Византии» (имеются в виду известия «Жития святого Стефана Сурожского» и «Жития святого Георгия Амастридского» о нападении соответственно в конце VIII или самом начале IX в. на Сурож в Крыму «рати великой русской» и народа руси на Амастриду в 820–840 гг.) и что в 860 г. государство Русь «оповестило о своем государственном рождении остальной мир».

Летописец, надо заметить, прекрасно осознавал значимость событий 860 г. для русской истории, потому и принял нападение русов на столицу Византии за начало ее отсчета: 856 г. «…Наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руская земля. О сем бо уведахом, яко при семь цари приходиша русь на Царьгород, якоже пишется в летописаньи гречьстемь. Тем же отселе почнем и числа положим» (сам рассказ о походе читается в Повести временных лет под 866 г., куда он попал из византийской Хроники Георгия Амартола, и связан летописцем с именами киевских князей Аскольда и Дира).

Введение Ломоносовым в научный оборот «Окружного послания» патриарха Фотия резко расширило горизонты русской истории и показало, что внешний фактор в формировании русской государственности шел не только с южных берегов Балтики, но и из южных пределов Восточной Европы. В 1808–1814 гг. Г. Эверс по сути заново открыл, приведя тому веские аргументы, южную Русь, существовавшую ранее прихода Рюрика. Как констатировал в 1931 г. норманист В.А. Мошин, в эпоху расцвета «“ультранорманизма” шлецеровского типа» большое влияние оказала критика Эверсом «норманизма и доказательство пребывания Руси на Черноморьи до 862-го года». (Шлецер отрицал, по причине перечеркивания этим фактом норманской теории, историческое бытие Черноморской Руси: «руссы, бывшие около 866 г. под Константинополем, были совсем отличный от нынешних руссов народ, и следственно не принадлежат к русской истории» и что «никто не может более печатать, что Русь задолго до Рюрикова пришествия называлась уже Русью»).

В 1821–1823 гг. немецкий ориенталист И.С. Фатер отстаивал идею существования Черноморской Руси, ибо «столь очевидно бытие росов» на юге. В 1837 г. Н.А. Иванов указывал, что руссы обитали по берегам Азовского и Черного морей до Кавказских гор с древности и «были коренные жители княжества Тмутараканского». Затем С.М. Соловьев также на основе показаний арабских и византийских источников подытоживал, что «название “Русь” гораздо более распространено на юге, чем на севере, и что, по всей вероятности, Русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями». А.А. Шахматов в 1904 г. подчеркивал, что «многочисленные данные… решительно противоречат рассказу о прибытии Руси, в середине IX столетия, с севера, из Новгорода; имеется ряд указаний на давнее местопребывание Руси именно на юге, и в числе их не последнее место занимает то обстоятельство, что… Черное море издавна именовалось Русским». В XX— начале XXI в. о Черноморской Руси речь в науке вели историки, археологи, лингвисты Л.В. Падалко, В.А. Пархоменко, Д.Л. Талис, О.Н. Трубачев, А.Г. Кузьмин.Но, несомненно, главная заслуга М.В. Ломоносова состоит именно в том, что он впервые в науке показал научную несостоятельность норманской теории, через призму которой еще сегодня трактуют начальную историю Руси. Это: отсутствие следов руси в Скандинавии (норманисты почти 130 лет игнорировали этот вывод Ломоносова, пока в 1870-х гг. датский лингвист В. Томсен наконец-то не признал, что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало и что скандинавские племена «не называли себя русью»); отсутствие сведений о Рюрике в скандинавских источниках (позже немец Г. Эверс охарактеризовал факт молчания скандинавских преданий о Рюрике как «убедительное молчание»); отсутствие скандинавских названий в древнерусской топонимике, включая названия днепровских порогов; отсутствие скандинавских слов в русском языке (если бы русь была скандинавской, то, правомерно резюмировал ученый, «должен бы российский язык иметь в себе великое множество слов скандинавских»); искажение имен наших первых князей, которые Г.З.Байер, «последуя своей фантазии», «перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские», не имеют на скандинавском языке «никакого знаменования» (позже В.О. Ключевский напишет: «Впоследствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе»); факт того, что сами по себе имена не указывают на язык их носителей («Почти все россияне имеют ныне, — задавал в 1749 г. Ломоносов Миллеру вопрос, оставленный, естественно, без ответа, — имена греческие и еврейские, однако следует ли из того, чтобы они были греки или евреи и говорили бы по-гречески или по-еврейски?» Справедливость этих слов русского гения особенно видна в свете показаний Иордана, отметившего в VI в., что «ведь все знают и обращали внимание, насколько в обычае племен перенимать по большей части имена: у римлян — македонские, у греков — римские, у сарматов — германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские»), что имя Русь не имеет отношения к финскому названию Швеции Ruotsi (о том же говорят современные зарубежные и отечественные профессиональные лингвисты Ю. Мягисте, Г. Шрамм, О.Н. Трубачев, А.В.Назаренко, К.А.Максимович), что в «Сказании о призвании варягов» летописец выделял Русь из числа других варяжских (западноевропейских) народов, при этом не смешивая ее со скандинавами, и др.

В целом, как справедливо заключил Ломоносов в ходе дискуссии 1749–1750 гг., Миллер «не может найти в скандинавских памятниках никаких следов того, что он выдвигает». А этот вывод, высказанный более 260 лет тому назад, заставляет правильно, без скандинавской помехи, заниматься проблемой формирования русской государственности.